Александр Агеев - генеральный директор Института экономических стратегий РАН и Международного научно-исследовательского института проблем управления, спикер «Будущего Кавказа», доктор экономических наук, профессор.
- Уважаемый Александр Иванович, первое, о чем хотелось бы спросить Вас, — это общий тренд изменений мировой экономической и политической системы. Насколько сейчас можно говорить о формировании многополярного мира и закате экономической гегемонии США?
- Общий тренд изменений можно определить достаточно строго. Это фундаментальная трансформация миропорядка. Основательно и стремительно меняется политическая, дипломатическая, правовая, медийная обстановка. Нарушена военно-политическая стабильность. Но за пестрым потоком новостей и перемен скрываются глубинные экономические процессы. Во-первых, трансформация мировой валютно-финансовой гегемонии. Многополярный мир может быть только на базе сосуществования нескольких валютных зон, обслуживающих развитие разделения труда и торговли в нескольких макрорегионах. Во-вторых, для гегемонии любой валюты требуется реальный базис. Он состоит из превосходства в развитии экономики, промышленности, технологий, институтов управления, финансовой системы, науки и образования, транспорта и логистики. Не последнюю роль играет превосходство в вооруженных силах, включая обладание передовыми военными технологиями, вооружениями, инфраструктурой военных баз, информации и коммуникаций. Все это описывается как соотношение сил, баланс тех или иных потенциалов.
Прилагая эти определения к современной реальности, нельзя не видеть долгосрочного процесса ослабления США в мировой экономике. Можно использовать хлесткий термин «закат», конечно. Но это будет всего лишь метафорой. Реальный текущий экономический статус США в мире имеет свои преимущества и слабости. Но США остаются одной из двух самых крупных по размеру мировых экономик наряду с Китаем. Как и Китай, США форсируют переход в новый технологический уклад, обладая полноценным набором компетенций для этого и необходимыми ресурсами.
Есть и еще одно серьезное обстоятельство. США накопили огромный опыт управления экономическими кризисами, в том числе за счет внешнего мира. США не торопились с перехватом статуса мирового гегемона у Великобритании, этот процесс занял 30 лет, с 1913 по 1943–1945 годы. США смогли модернизировать свои технологии удержания гегемонии и на рубеже 1960–1970-х, когда объявили дефолт по золотому обеспечению доллара, и в 1990-е, когда осваивали постсоветское пространство. Интересам США сегодня отвечает управляемое ослабление Европы, пусть она и их союзник. Фундаментальный экономический интерес США заключается и в том, чтобы решить проблему долгового навеса, который достиг 30 трлн долларов, не считая сложнейших долговых проблем ряда их системообразующих корпораций, банков, а также рынка деривативов.
Такая противоречивая ситуация в США открывает простор для крайних оценок. Одни политики и эксперты их «хоронят», другие продолжают восхищаться, третьи тихо побаиваются. Поводы найдутся для любой произвольной оценки. Но в реальной политике важно трезво понимать, различать и оценивать потенциалы и намерения, а также всю палитру дезинформации в целях сокрытия и первого и второго.
Трансформация миропорядка в наше время — сложнейшая комбинация множества процессов, в том числе — игровых. Как и в игре, результат ее не предопределен. Как и в игре, проиграть может и тот, у кого на старте самые лучшие позиции, но в дальнейшем — «не повезло», а выиграть тот, кто никому не виделся фаворитом фортуны.
Разумеется, такие обстоятельства, как преобладающая или значительная роль в производстве энергоносителей, продовольствия, электроники и многого другого, особенно редкоземельных металлов и присутствия в космическом пространстве, предопределяет ход игры и поле маневра для игроков. Добавим к этому искусство дипломатии, создания и разрушения альянсов, информационную власть — и получим невероятно интересный пасьянс, который не очень продуктивно сводить к однозначным и обычно неточным метафорам.
- Широко известно мнение о том, что монетарной экономической модели, где доминируют финансовые рынки, противостоит так называемая физическая экономика, которая основана на реальном секторе, производстве, сырье. Но появляется еще и третья — «цифровая экономика». Возможно, что сейчас происходит «переломный момент»? Какая экономическая модель будущего нас ждет?
- Экономическая мысль и отражает, и обгоняет реальность. А модели — это всегда «снижение размерности», упрощение, структурированное восприятие реальности на основе некоторых допущений. Даже в квантовой механике, осмысливающей движение мельчайших частиц и волн, зафиксирован «эффект наблюдателя», влияющего на траектории движения квантов. Что же тогда говорить об экономических законах, имеющих сильный «субъективный компонент».
В реальной экономической политике мы всегда обнаружим симбиоз каких-то теорий, накопленного опыта, субъективных влияний тех или иных игроков и попыток избыточность этих влияний нейтрализовать. Например, мерами антимонопольной политики. Однако суммарно все эти факторы приводят к предпочтениям, предпочтения — к институтам, последние — к специфике экономического поведения хозяйственных агентов и регуляторов и как итоговый результат — к сравнительной эффективности и действию сил естественного и искусственного отбора, конкуренции экономических моделей.
«Переломность момента», однако, действительно наблюдается. В высвеченной вашим вопросом триаде (финансовая — физическая — цифровая экономические модели) фиксируется ключевая интрига современной экономической теоретической дискуссии. Если представить ее предельно грубо, то сегодня терпит крушение ключевой догмат победившей в 1990-е годы во всемирном масштабе мифологии о торжестве либерально-рыночной экономики и, соответственно, моделей «экономического равновесия», «вашингтонского консенсуса» и т.п. Он не выдерживает столкновения с двумя процессами. Первый — быстрое нарастание вмешательства государства не только в экономику, но и в жизнь социума. Пандемия и, особенно, меры по ее нейтрализации — это показали слишком наглядно. Санкционный каскад, торгово-экономические войны, политическое давление на неугодных меньше всего напоминают фритрейдерство былых времен и свободу предпринимательства.
Огромную роль планирования в развитии США, Китая, ЕС, Японии, Южной Кореи и многих других стран не скрыть никакими заклинаниями о «рыночности». Второй процесс, подрывающий и догмат о либеральном рынке, и, это главное, саму практику рыночного хозяйствования — цифровизация. Она создает потенциал принципиально новых решений в управлении развитием на внеэкономических началах. Эти перемены осмысливаются в рамках целого ряда концептов, в том числе таких, как Индустрия 4.0, Общество 5.0, «стейкхолдерский» или «инклюзивный капитализм», всевозможные концепции «переходов» — «зеленого», «антропологического» и т.д. Целый океан трактовок касается и «цифрового перехода». Есть и манифесты, наподобие коммунистического: «криптопанков», «цифрового анархизма».
Множественность идей всегда сопровождает начало новой фазы развития. Когда она достигнет более зрелых этапов, возникнет и консенсус относительно подходящих объяснений и теорий.
(продолжение следует)